По мнению представителя теории тождества, наше пробуждение должно быть описано как физическое событие, которое может рассматриваться как ряд электрохимических изменений в мозге. Иначе говоря, в мире, помимо ряда химических и электрических реакций в мозге, в эти несколько секунд больше ничего не произошло. Несомненно, событие, на которое указывает физикалист, имело место в момент нашего пробуждения. Однако очевидно также, что подобные электрохимические процессы уже наличествовали в нашем организме и за долю секунды до окончательного пробуждения. Иначе говоря, теоретику психофизического тождества необходимо объяснить, в чем заключается принципиальная, качественная, разница между электрохимическими процессами в момент пробуждения tl и в момент за долю секунды до пробуждения Ю. По-видимому, представляя пробуждение только как физическое событие изменения активности мозга, мы теряем качественную сторону пробуждения.
Для того чтобы увидеть неудовлетворительность физикалистских объяснений появления сознания, представим, что перед нами нарисованный чернилами нейрон – нервная клетка, та элементарная единица, которая ответственна, по мнению физика-листов, за наличие некой психической жизни у существа, обладающего этими клетками. Теперь представим, что именно этот нарисованный нейрон обладает неким минимумом сознательной, ментальной жизни. Именно в этом графическом объекте, в этих типографских чернилах – чернильном ядре, дендритах, аксонах, синапсах – наличествует некая единица психической жизни. Пытаясь представить это, мы как будто наталкиваемся на какое-то препятствие. Почему нам трудно это представить? Возникают вопросы подобные следующему: "Каким образом эти химические вещества, которые мы называем чернилами, могут быть ответственны за существование сознания?". Сложность этого вопроса заключается в том, что мы даже не можем найти подступы для того, чтобы начать объяснять сознание в терминах химических веществ, содержащихся в рисунке. Мы даже в принципе не представляем, как могло бы выглядеть такое объяснение. Действительно, что общего у сознания и чернил? Не абсурдно ли полагать, что здесь есть хоть какая-то связь? Как чернила могут быть сознанием?
Однако вообразим теперь, что перед нами находится настоящая нервная клетка. Легко ли нам теперь представить, что этот физический объект со своими специфическими химическими реакциями обладает некой психической активностью? Появились ли теперь какие-нибудь зацепки, позволяющие объяснить сознание в терминах химических и физических процессов? Изменилось ли что-нибудь принципиальным образом так, чтобы облегчить нам понимание того, что такое сознание?
Пытаясь найти такого рода принципиальные изменения, мы должны признать, что находимся в той же ситуации, что и прежде. Ничего радикальным образом не изменилось. Если можно так выразиться, с метафизической точки зрения нет никакой принципиальной разницы между химическими элементами, составляющими нервную клетку и нарисованный нейрон. Эти элементы находятся на одном и том же онтологическом уровне, и нам по-прежнему не понятно, как можно перекинуть мостик от этого уровня к уровню психической жизни. Не ясно, как можно объяснить сознание в физико-химических терминах.
Физикалист может попытаться ответить на эти вопросы, указав на то, что сознание является эмерджентным свойством. Иначе говоря, оно возникает спонтанным образом, когда физико-химические процессы достигают определенного уровня сложности. Однако подобная эмерджентистская позиция является иллюзией ответа на заданные вопросы, она лишь отсрочивает необходимость отвечать на них. Более того, ссылка на эмерджентные скачки лишь демонстрирует наше непонимание происходящих процессов. Ведь и сейчас мы можем продолжить задавать те же вопросы, учитывая только, что речь идет не об одном нейроне, а о сложном комплексе физических объектов. Главная трудность по-прежнему не преодолена. Как дедуцировать качественные аспекты сознания из физических данных?
II
Очевидно, что понимание природы психического в целом осложнено именно из-за вопроса о природе качественных аспектов сознания (как синонимичные можно также использовать понятия "сознательный опыт", "феноменальное сознание", "квалитативное сознание" или просто "сознание"). Однако, как ни странно, вопрос о природе сознательного опыта на протяжении столетий ускользал от внимания философов и ученых. Лишь в конце XX в. в рамках англо-американской аналитической философии происходит обращение к этому важнейшему аспекту психической активности.
Подобное заявление может вызвать множество вопросов. Кажется, что начиная с Платона каждый философ тем или иным образом обсуждал природу сознания. Более того, начиная с XVII в. проблема соотношения сознания и тела стала одной из центральных метафизических проблем. Как могло оказаться, что феномен сознательного опыта ускользал от внимания философов?
Действительно, в истории философии мы находим множество теорий, объясняющих природу сознания и его отношение к физическим феноменам. Палитра решений колеблется от идеалистических и дуалистических решений до различного рода материалистических теорий. Однако общим для всех этих подходов был следующий момент. Когда задавались вопросом о природе сознания, интересовались природой психического в целом, и при этом феномен психического мыслился как нечто единое и однородное. Однако с развитием психологии, особенно таких ее дисциплин, как нейропсихология и когнитивная психология, стало очевидно, что психическое в целом должно рассматриваться, скорее, как конгломерат различных психических механизмов, которые могут изучаться отдельно друг от друга. Например, мы можем отдельно прояснять для себя феномены памяти, внимания, мышления и т.д. Одним из таких когнитивных механизмов является феноменальное сознание, сознательный опыт, или, проще говоря, сознание.
Тот факт, что феноменальное сознание представляет собой важнейший когнитивный механизм и, более того, фактически репрезентирует психическую жизнь в целом, приводил к тому, что вопрос о природе сознания как психического в целом не отделялся от вопроса о природе сознания как сознательного опыта. Между тем ответ на вопрос о природе психического в целом – что такое сознание? – не всегда тождествен ответу на вопрос о природе сознательного опыта. Например, на первый вопрос можно дать простой ответ, сказав, что сознание – это совокупность различных психических функций. Такой ответ будет верным, но вряд ли удовлетворит нас, поскольку потребует прояснить, что такое когнитивный механизм, в том числе феноменальное сознание.
Конечно, если мы задаем вопрос "Что такое сознание?", желая прояснить для себя не просто расплывчатое психическое вообще, а природу сознательного опыта, статус вопроса меняется. Вопрос становится сложным именно из-за того, что, задавая его, мы мыслим понятие "сознание" как обозначающее сферу сознательного опыта, но, собственно, именно так мы и должны мыслить этот вопрос, поскольку именно сознательный опыт составляет суть психической жизни в целом.
Можно сказать, самое близкое для нас оказывается самым далеким: сознательный опыт и внутренняя жизнь настолько для нас привычны, что мы способны просмотреть данный феномен. Для многих, кажется, сам факт обладания сознательным опытом означал, что мы знаем, с чем имеем дело. Приходится допустить это, иначе трудно понять, почему философы и ученые столь долгое время игнорировали вопрос о феноменальном сознании.
Интересно отметить, что одной из наиболее популярных тем психологии XX в. было не сознание, а бессознательное. По-видимому, такая ситуация возможна лишь при всеобщем молчаливом допущении, что сознание, сознательный опыт, не представляет какой-то особой проблемы: предмет известный и понятный. Между тем феномен бессознательного с большей легкостью поддается объяснению, чем сознание. Сам факт, что этот феномен не сопровождается сознанием, означает, что мы можем легко объяснить его с помощью нейропсихологии и когнитивной психологии. Вспомним сюжет с пробуждением, описанный выше. Перед тем как мы проснулись, наше тело потягивалось. Несомненно, это была работа бессознательного, регулирующего положение затекших органов. В данном случае мы можем относительно легко описать процессы, происходящие в теле, с точки зрения электрохимических изменений. Однако когда мы пытаемся таким же образом объяснить процесс потягивания, сопровождаемый осознанием этого, мы сразу же сталкиваемся с трудностью дедуцирования этого осознания из совокупности физических процессов.
Отличие современных дискуссий по проблеме сознания от предшествующих исследований психического заключается в том, что аналитические философы делают центром рефлексии именно сознание, т.е. сознательный опыт. Предшествующие философы смешивали вопрос о природе сознательного опыта с иными вопросами относительно природы психического и не могли при этом увидеть феномен сознательного опыта как объект самостоятельного исследования. Предполагалось, что, обсуждая какие-либо психические феномены, мы тем самым изучаем и сознательный опыт. При этом никто не понимал, что основные вопросы, которые философы обсуждали на протяжении столетий, вполне можно рассматривать независимо от природы сознательного опыта, и как мало они дают для прояснения сути сознания.
Например, один из центральных вопросов, интересовавший философов на протяжении веков, – это вопрос о природе души. Многие философы полагают, что обсуждение этого вопроса автоматически означает, что мы также обсуждаем и природу сознания. Однако способствует ли прояснение вопроса о сущности души пониманию феномена сознательного опыта? Кажется, мы вполне могли бы обсуждать онтологический статус такого объекта, как душа без малейших упоминаний о сознании. Более того, вполне мыслимо, что сознание вообще никак не связано с такой сущностью, как душа. Если допустить, что бессмертная душа, о которой говорят мировые религии, существует, то все равно вполне представимо, что сознание – это феномен, связанный с работой мозга. Например, мы могли бы быть материалистами относительно вопроса о сознании, т.е. полагать, что со смертью мозга исчезает наше сознание, и, тем не менее, верить, что существует также бессмертная душа, которая способна пережить тело.
Часто полагают, что обсуждение вопроса о сознании связано с обращением к исследованию человеческой психики. При этом вопрос о сознательном опыте смешивается с вопросами о мышлении, генезисе символического сознания у человека, субъективности, личности. Однако опять же очевидно, что обсуждение этих вопросов не способствует нашему продвижению в понимании того, что такое сознание. Все эти вопросы не имеют необходимой связи с вопросом о сознательном опыте. Например, мы вполне можем обсуждать вопрос, способны ли машины мыслить. Начиная со статьи Тьюринга 1950 г. "Вычислительные машины и разум" философы и ученые далеко продвинулись в разработке проблемы искусственного интеллекта, и сейчас уже можно говорить, что неодушевленные существа способны к мыслительной деятельности определенного уровня сложности, можно говорить о том, что они обладают определенным символическим сознанием. Однако означает ли это, что машины также оказываются наделены сознательным опытом, который позволил бы говорить о наличии чего-то, что значит быть этой машиной?
Напротив, если мы обсуждаем новорожденного ребенка, мы с большей легкостью способны приписать ему наличие подобного опыта, хотя, очевидно, здесь никак нельзя говорить о наличии дискурсивного мышления или символического сознания. В случае с ребенком нам не кажется странным допустить наличие какого-то качественного опыта того, что значит находиться в той или иной ситуации, например, что значит чувствовать холод или голод. Однако, если мы допускаем наличие сознательного опыта у новорожденного, то мы также можем говорить о наличии подобного опыта и у животных. Кажется естественным предположить, что животные также обладают сознательным опытом. Собака так же, как и ребенок, способна испытывать голод, холод, т.е. находиться в определенных качественно отличных друг от друга состояниях сознания. Благодаря этим состояниям живое существо не просто регистрирует события мира подобно компьютеру, который так же, как ребенок и собака, мог бы подавать звуковой сигнал при снижении температуры. Для собаки или ребенка события внешнего и внутреннего мира представлены качественным образом, чего нельзя сказать о компьютере. Иначе говоря, обладание сознательным опытом наделяет живых существ определенным миром, наличие которого у компьютера сомнительно.
Если мы способны обсуждать сознательный опыт животных, то это означает, что вопросы о субъективности, личности, самосознании также не связаны непосредственно с вопросом о природе сознания. Наличие сознательного опыта в случае с животными и маленькими детьми не предполагает наличия сложной психической жизни, фиксируемой в понятиях "субъективность", "самосознание", "мышление" и т.д. Мы можем построить какие угодно сложные теории субъективности, ответить на вопросы, что такое личность и как она формируется, прояснить механизмы возникновения самосознания и быть по-прежнему не в состоянии ответить на вопрос, чем же таким обладают животные, что отличает их от компьютера, иначе говоря, ответить на вопрос, что такое сознательный опыт.
Заслугой современной аналитической философии было то, что благодаря ее сложной методологии анализа философских вопросов и богатому концептуальному аппарату удалось дистиллировать во всей чистоте вопрос о природе сознательного опыта из множества иных вопросов психологического характера. Главное, удалось показать, что вопрос о сознании, сознательном опыте, не связан с необходимостью с исследованием именно человеческой психики. Могло бы статься, что из мира исчезли бы все люди, и, тем не менее, какой-нибудь внеземной разум мог бы задаться вопросом о феномене сознания, пытаясь проникнуть во внутренний мир других живых существ, населяющих нашу планету.
Мыслима также обратная ситуация. Где-то в далеком космосе существует планета-двойник Земли. Она населена нашими двойниками – такими же людьми, как и мы, за исключением того, что эти люди лишены квалитативного сознания. Фактически, эти люди – зомби. Они способны думать, рассуждать, заниматься творчеством, действовать, как мы, однако их физические и психические акты не сопровождаются особой качественной составляющей, позволяющей говорить о том, каково быть этим существом. Иначе говоря, можно было бы сравнить этих людей с роботами, обладающими сложнейшим искусственным интеллектом. Парадоксальность ситуации заключается в том, что на этой планете могли бы существовать философы, которые бы написали такие же трактаты по психологии и философии сознания, как и те, что существовали на Земле. При этом философы XX в. с Двойника подобно их коллегам с Земли пребывали бы в полной уверенности, что никакое открытие сознания после стольких веков размышления над этим феноменом уже невозможно. Занимаясь вопросами мышления, субъективности, личности, самосознания, души, они могли бы быть уверены, что карта ментальных феноменов им вполне понятна. Вместе с тем, космонавты, прилетевшие с Земли, могли бы констатировать, что на этой карте есть белое пятно, которое наши двойники не способны заметить, и что главного открытия в области психического, открытия сознательного опыта, жители Двойника так и не совершили.
Если кому-то сложно представить существование таких существ, зомби, то можно обратиться к более понятному примеру, к феномену слепого зрения. Суть феномена сводится к тому, что некоторые люди и животные слепы не потому, что у них повреждены глаза, а потому что травмирован участок мозга, ответственный за обработку информации, идущей по зрительному нерву. Примечательность такой травмы заключается в том, что, несмотря на то, что пациент слеп – т.е. не видит объекты в нашем смысле слова, например, не может описать, какого цвета та или иная фигура – он, тем не менее, способен определенным образом регистрировать объекты внешнего мира. Например, когда пациенту со слепым зрением демонстрируют фигуры разной формы, он способен определять, что за объект находится перед ним. При этом количество правильных ответов гораздо больше числа ответов, которые можно дать, случайным образом угадывая объекты. Объясняя этот феномен, ученые предположили, что, по-видимому, часть информации, получаемая здоровыми глазами, посредством каких-либо периферических путей все же доходит до других отделов мозга, которые способствуют формированию правильного мнения о том, какой объект находится перед человеком.
Человек со слепым зрением – это хороший пример существа, которого можно обозначить как зомби. В отношении зрительного сознательного опыта такой человек действительно зомби. Иначе говоря, такое существо могло бы действовать, ориентироваться в мире подобно обычным людям, но было бы лишено квалитативного сознания, которое позволило бы ему говорить о том, что мир видится ему тем или иным образом, в том или ином своем качестве. Как показывают опыты, проведенные на обезьянах, животные довольно быстро адаптируются к окружающей среде после операции, искусственно травмирующей зрительную зону мозга. К сожалению, в отличие от обезьян люди со слепым зрением не демонстрируют такого же приспособления к окружающей среде. Конечно, поведение обезьян гораздо проще, чем социальное поведение людей. Возможно, в этом кроется причина того, что пациенты со слепым зрением не демонстрируют такого же поведения, как и обычные люди. Возможно, это также связано с установкой этих людей, которые рассматривают себя как слепых и действуют соответствующим образом. Однако все это не означает, что мы не можем в принципе представить себе зрительного зомби, т.е. такого человека, который был бы лишен квалитативного зрительного сознательного опыта, но в своем поведении демонстрировал бы замечательную способность ориентироваться в мире.
III
Мысленные эксперименты, подобные тому, который призывает нас представить двойник Земли, населенный зомби, характерны для аналитической философии, и, возможно, именно благодаря таким экспериментам она "переоткрыла сознание" в конце XX в. Изобретая такие гипотетические ситуации, аналитическая философия со всей тщательностью отделяет феномен сознательного опыта от иных психических феноменов и ставит вопрос в метафизическом ключе: чем в принципе является квалитативное сознание? Используя методологию концептуального анализа, прибегая к сложным контрафактическим рассуждениям, философы-аналитики пытаются прояснить, о какого рода сущности в принципе идет речь, когда мы используем категорию "сознание" (consciousness). По сути, именно факт, что этот вопрос задается в метафизическом ключе, свойственном традиции рационалистической философии Нового времени, позволяет четко дифференцировать феномен сознания и удерживать его в поле внимания во всей его чистоте.
Если для Аристотеля прояснение вопросов, связанных с природой человеческого существования, скорее, относилось к области науки о явлениях природы, то, начиная с рационалистов XVII в., границы метафизики расширяются. Одной из центральных проблем метафизики XVII в. становится психофизическая проблема, т.е. проблема соотношения сознания и тела. Как уже отмечалось выше, в этот период вопрос о сознании как сознательном опыте еще смешивался с широко понятым вопросом о сознании как сфере психического вообще. Начиная с этого времени, философы пытаются прояснить природу психического, уяснить, какого рода феномен мыслится в понятии психического.
Как уже отмечалось выше, философы пытались понять природу психического в целом. Следствием этого было то, что сфера психического мыслилась как нечто единое и однородное. Если же сознание, мыслимое подобным образом, представляет собой некое единство, единый феномен, и мы все обладаем этим феноменом, то отсюда можно сделать вывод, что для постижения сущности психического достаточно лишь уединиться в тиши кабинета, интроспективно углубиться в свое сознание и узнать все,
что необходимо, об этом объекте. Таким образом, можно было бы представить попытку чисто теоретического исследования того, чем в принципе может быть сознание.
Однако с развитием психологии стало очевидно, что для понимания психического в целом знать факты о работе множества различных когнитивных механизмов, функционирующих в сфере психического, нам гораздо важнее, чем строить метафизические рассуждения о возможной сущности этих явлений. Означает ли все это, что мы должны отбросить метафизику и согласиться с Деннетом, что только естественные дисциплины, такие, как нейронауки, когнитивные науки и исследования искусственного интеллекта, помогут нам прояснить природу сознания? Можно было бы согласиться с Деннетом, если бы понимание всех психических феноменов зависело от того, насколько хорошо проведены эмпирические исследования. Конечно, большинство психических механизмов находит научное объяснение. Однако, кажется, что феномен сознательного опыта, который, собственно, и придавал психофизической проблеме ее сложность, выпадает из ряда иных психических феноменов. Почему-то объяснение этого феномена оказывается слишком трудной задачей для ученых.
Несмотря на то что дедуктивно-номологическая модель является образцом объяснения, мы, по-видимому, не можем применить ее к феномену сознания. Как мы видели выше, при любом редуктивном объяснении теряется самое главное – качественный аспект сознания. Пытаясь свести сознание к каким-либо базовым физическим механизмам, даже предлагая какое-либо функциональное объяснение сознания, ученые по-прежнему не способны ответить на вопрос, что именно делает те или иные физические механизмы сознательными, почему функционирование этих элементов должно сопровождаться сознанием.
– Томас Нагель указывает, что, говоря о психической жизни какого-либо существа, например, летучей мыши, ученые в принципе не смогут объяснить наличие особого опыта, который можно было бы назвать "бытие летучей мышью". Например, ученый может узнать все о механизме эхолокации, однако по-прежнему не будет понимать, что представляет собой сознательный опыт летучей мыши. Вопросы "каково ориентироваться в мире посредством эхолокации?", "каким предстает мир существу, которое воспринимает его подобным образом?" так и останутся без ответа.
IV
Проблеме объяснения сознания была посвящена дискуссия, развернувшаяся на страницах журнала "Consciousness studies" и других научных и философских журналов в середине 90-х гг. Дискуссия была инициирована статьей Дэвида Чэлмерса 6, в которой автор пытался показать, что вопрос о сознании принципиально отличается от вопроса о природе иных психологических феноменов. Если мы, например, можем надеяться получить приемлемое объяснение феноменов памяти, внимания и т.д. с помощью традиционной научной методологии, то феномен сознания для своего понимания требует разработки совершенно иной методологии исследования. Более того, он требует пересмотра существующей научной картины мира. Чэлмерс полагает, что мы должны принять иную картину мира, в которой сознание будет принято как фундаментальный элемент, подобный пространству и времени. По сути, согласно Чэлмерсу, адекватное понимание феномена сознания возможно, если мы переходим на позиции дуализма.
Чэлмерс не единственный философ, призывающий перейти на позиции дуализма. Оценивая современную философию, необходимо отметить, что в последнюю четверть XX в. климат внутри аналитической философии сознания радикально изменился. Если на протяжении всего XX в. в ней доминировали физикалистские теории сознания, например, такие, как логический бихевиоризм, теории тождества, функционализм и т.д., то к концу XX в. на сцену вновь выходят различные дуалистические и эпифеноменалистические теории сознания.
Физикалистские теории сознания объединяет одно положение – допущение феномена сознания не должно нарушать каузальную замкнутость мира. Согласно физикализму, любое событие, происходящее в мире, должно быть результатом исключительно физических причин и не должно опровергать известные базовые физические законы. Мир, пронизанный подобными причинно-следственными связями, представляется благодаря этому чем-то единым, и наличие сознания в мире не должно разрывать его каузальную целостность. Иначе говоря, невозможна такая ситуация, когда мы сказали бы, что в такой-то момент времени в естественный ход событий вмешались силы, не поддающиеся объяснению с помощью физических законов, а значит, фактически, нарушающие их.
Если физикалистская картина мира верна, мы должны быть в принципе способны указать место сознания в физическом мире и, следовательно, объяснить его в терминах физических объектов и явлений. Однако, как демонстрирует множество анти-физикалистских аргументов, выдвигаемых современными философами, мы в принципе не способны вписать сознание в физикалистскую картину мира. Суть этих аргументов заключается в том, что все они подчеркивают нередуцируемость качественных, феноменальных аспектов сознания к каким-либо процессам, укладывающимся в рамки известных физикалистских теорий. Согласно философам, выдвигающим эти аргументы, стремясь понять сознание, мы должны отнестись к нему серьезно. Это значит, что мы должны признать существенность для понимания сознания того описания сознательного опыта, которое доступно существу, переживающему этот опыт из перспективы первого лица. Говорить о сознании серьезно, значит, учитывать качественные (qualitative) аспекты сознания. Однако именно этими аспектами мы должны пренебречь, если пытаемся дать объективное, научное объяснение сознательного опыта. Другими словами, любой научный подход должен попытаться объяснить сознание из перспективы третьего лица. Как следствие, он неизбежно упускает самые существенные моменты сознательного опыта, из-за которых мы, собственно, и начинали исследование. По мнению многих философов, попытаться отнестись к сознанию всерьез, фактически, означает встать на дуалистическую, эпифеноменалистическую или панпсихистскую позицию.
Антифизикалистские аргументы действительно звучат очень убедительно, демонстрируя неудовлетворительность физикалистских теорий сознания. Однако говорит ли это автоматически об истинности дуалистических теорий? Сознание действительно выглядит чем-то загадочным, необъяснимым с позиции физикализма. Однако означает ли это, что мы автоматически должны принять какую-либо дуалистическую позицию? По мнению многих философов, тот факт, что сознание является тайной для физикализма, говорит о ложности этой теории. Однако очевидно, что сознание по-прежнему остается тайной, даже если мы занимаем дуалистическую позицию. Фактически, дуалист принимает сознание как фундаментальный элемент мира, который не подлежит дальнейшему объяснению. Должны ли мы рассматривать этот факт как свидетельствующий в пользу ложности дуалистических подходов к сознанию? Похоже, что мы не можем объяснить сознание ни с физикалистских, ни с дуалистических позиций. Сам факт таинственности сознания не позволяет нам сделать выбор в пользу какой-либо теории сознания.
Все это наводит на мысль, что, возможно, мы вообще должны принять сознание как фундаментально необъяснимый объект, тайну которого мы никогда не разгадаем. Такую позицию занимает Колин МакГинн. Можно обозначить ее как мистерианизм. Причина того, что мы не сможем объяснить сознание, кроется, по мнению МакГинна, в нашей когнитивной ограниченности (cognitive closure). МакГинн даже допускает, что физикализм вполне мог бы быть верной позицией. Однако мы все равно никогда не сможем понять, как это возможно. Он пишет: "Я не считаю, что мы когда-либо сможем с точностью узнать, что именно в работе мозга ответственно за появление сознания, но я уверен, какими бы ни оказались эти процессы, они не являются чем-то сверхъестественным. Я полагаю, проблема возникает из-за того, что именно наша когнитивная конституция ограничивает нас таким образом, что мы не способны выработать концепцию такого естественного свойства мозга (или сознания), которая объясняла бы психофизическую связь".
По сути, МакГинн занимает пессимистическую позицию по вопросу о возможности объяснения сознания. Но даже если МакГинн прав, и мы никогда не сможем ответить на вопрос "что такое сознание?" и понять, какая теория сознания является истинной, это не означает, что дискуссии о природе сознания следует прекратить. Концептуальное прояснение того, какой объект мыслится в понятии сознания, по-прежнему остается важной задачей философии.
С точки зрения МакГинна, причина невозможности объяснения сознания коренится в наших когнитивных способностях. Однако он ничего не сказал о том, препятствует ли что-либо в самом сознании нашему пониманию, что это такое. Перед современными философами по-прежнему стоит задача ответить на метафизический вопрос о том, какого рода объектом является сознательный опыт.
Иначе говоря, мы должны попытаться ответить на следующие вопросы. Является ли сознание принципиально необъяснимым, таинственным объектом? Если мы не можем объяснить сознание, то что в нем препятствует подобному объяснению, в чем именно заключается его таинственность?
По-видимому, существует два сценария развития нашего расследования. Возможно, в результате исследования мы признаем, что сознание не является чем-то, что принципиально не поддается объяснению. В таком случае гипотеза МакГинна окажется правдоподобной. Мы действительно сможем связать невозможность объяснения сознания с нашими когнитивными способностями. В свою очередь, это будет означать, что мы в принципе можем надеяться на то, что в будущем ситуация с когнитивными способностями человечества изменится и объяснение феномену сознания будет найдено.
Возможно также и иное решение вопроса. В результате наших метафизических исследований мы можем прийти к пониманию, что сознание является таким объектом, который принципиально сопротивляется любым попыткам его объяснить и понять. В таком случае, мы должны будем отказаться от идеи занять какую бы то ни было позицию по вопросу "что такое сознание?", и нам останется только, признавая факт его необъяснимости, восхищаться этим таинственным феноменом. Но при этом мы будем осознавать, что именно делает этот феномен столь таинственным.
Для того чтобы увидеть неудовлетворительность физикалистских объяснений появления сознания, представим, что перед нами нарисованный чернилами нейрон – нервная клетка, та элементарная единица, которая ответственна, по мнению физика-листов, за наличие некой психической жизни у существа, обладающего этими клетками. Теперь представим, что именно этот нарисованный нейрон обладает неким минимумом сознательной, ментальной жизни. Именно в этом графическом объекте, в этих типографских чернилах – чернильном ядре, дендритах, аксонах, синапсах – наличествует некая единица психической жизни. Пытаясь представить это, мы как будто наталкиваемся на какое-то препятствие. Почему нам трудно это представить? Возникают вопросы подобные следующему: "Каким образом эти химические вещества, которые мы называем чернилами, могут быть ответственны за существование сознания?". Сложность этого вопроса заключается в том, что мы даже не можем найти подступы для того, чтобы начать объяснять сознание в терминах химических веществ, содержащихся в рисунке. Мы даже в принципе не представляем, как могло бы выглядеть такое объяснение. Действительно, что общего у сознания и чернил? Не абсурдно ли полагать, что здесь есть хоть какая-то связь? Как чернила могут быть сознанием?
Однако вообразим теперь, что перед нами находится настоящая нервная клетка. Легко ли нам теперь представить, что этот физический объект со своими специфическими химическими реакциями обладает некой психической активностью? Появились ли теперь какие-нибудь зацепки, позволяющие объяснить сознание в терминах химических и физических процессов? Изменилось ли что-нибудь принципиальным образом так, чтобы облегчить нам понимание того, что такое сознание?
Пытаясь найти такого рода принципиальные изменения, мы должны признать, что находимся в той же ситуации, что и прежде. Ничего радикальным образом не изменилось. Если можно так выразиться, с метафизической точки зрения нет никакой принципиальной разницы между химическими элементами, составляющими нервную клетку и нарисованный нейрон. Эти элементы находятся на одном и том же онтологическом уровне, и нам по-прежнему не понятно, как можно перекинуть мостик от этого уровня к уровню психической жизни. Не ясно, как можно объяснить сознание в физико-химических терминах.
Физикалист может попытаться ответить на эти вопросы, указав на то, что сознание является эмерджентным свойством. Иначе говоря, оно возникает спонтанным образом, когда физико-химические процессы достигают определенного уровня сложности. Однако подобная эмерджентистская позиция является иллюзией ответа на заданные вопросы, она лишь отсрочивает необходимость отвечать на них. Более того, ссылка на эмерджентные скачки лишь демонстрирует наше непонимание происходящих процессов. Ведь и сейчас мы можем продолжить задавать те же вопросы, учитывая только, что речь идет не об одном нейроне, а о сложном комплексе физических объектов. Главная трудность по-прежнему не преодолена. Как дедуцировать качественные аспекты сознания из физических данных?
II
Очевидно, что понимание природы психического в целом осложнено именно из-за вопроса о природе качественных аспектов сознания (как синонимичные можно также использовать понятия "сознательный опыт", "феноменальное сознание", "квалитативное сознание" или просто "сознание"). Однако, как ни странно, вопрос о природе сознательного опыта на протяжении столетий ускользал от внимания философов и ученых. Лишь в конце XX в. в рамках англо-американской аналитической философии происходит обращение к этому важнейшему аспекту психической активности.
Подобное заявление может вызвать множество вопросов. Кажется, что начиная с Платона каждый философ тем или иным образом обсуждал природу сознания. Более того, начиная с XVII в. проблема соотношения сознания и тела стала одной из центральных метафизических проблем. Как могло оказаться, что феномен сознательного опыта ускользал от внимания философов?
Действительно, в истории философии мы находим множество теорий, объясняющих природу сознания и его отношение к физическим феноменам. Палитра решений колеблется от идеалистических и дуалистических решений до различного рода материалистических теорий. Однако общим для всех этих подходов был следующий момент. Когда задавались вопросом о природе сознания, интересовались природой психического в целом, и при этом феномен психического мыслился как нечто единое и однородное. Однако с развитием психологии, особенно таких ее дисциплин, как нейропсихология и когнитивная психология, стало очевидно, что психическое в целом должно рассматриваться, скорее, как конгломерат различных психических механизмов, которые могут изучаться отдельно друг от друга. Например, мы можем отдельно прояснять для себя феномены памяти, внимания, мышления и т.д. Одним из таких когнитивных механизмов является феноменальное сознание, сознательный опыт, или, проще говоря, сознание.
Тот факт, что феноменальное сознание представляет собой важнейший когнитивный механизм и, более того, фактически репрезентирует психическую жизнь в целом, приводил к тому, что вопрос о природе сознания как психического в целом не отделялся от вопроса о природе сознания как сознательного опыта. Между тем ответ на вопрос о природе психического в целом – что такое сознание? – не всегда тождествен ответу на вопрос о природе сознательного опыта. Например, на первый вопрос можно дать простой ответ, сказав, что сознание – это совокупность различных психических функций. Такой ответ будет верным, но вряд ли удовлетворит нас, поскольку потребует прояснить, что такое когнитивный механизм, в том числе феноменальное сознание.
Конечно, если мы задаем вопрос "Что такое сознание?", желая прояснить для себя не просто расплывчатое психическое вообще, а природу сознательного опыта, статус вопроса меняется. Вопрос становится сложным именно из-за того, что, задавая его, мы мыслим понятие "сознание" как обозначающее сферу сознательного опыта, но, собственно, именно так мы и должны мыслить этот вопрос, поскольку именно сознательный опыт составляет суть психической жизни в целом.
Можно сказать, самое близкое для нас оказывается самым далеким: сознательный опыт и внутренняя жизнь настолько для нас привычны, что мы способны просмотреть данный феномен. Для многих, кажется, сам факт обладания сознательным опытом означал, что мы знаем, с чем имеем дело. Приходится допустить это, иначе трудно понять, почему философы и ученые столь долгое время игнорировали вопрос о феноменальном сознании.
Интересно отметить, что одной из наиболее популярных тем психологии XX в. было не сознание, а бессознательное. По-видимому, такая ситуация возможна лишь при всеобщем молчаливом допущении, что сознание, сознательный опыт, не представляет какой-то особой проблемы: предмет известный и понятный. Между тем феномен бессознательного с большей легкостью поддается объяснению, чем сознание. Сам факт, что этот феномен не сопровождается сознанием, означает, что мы можем легко объяснить его с помощью нейропсихологии и когнитивной психологии. Вспомним сюжет с пробуждением, описанный выше. Перед тем как мы проснулись, наше тело потягивалось. Несомненно, это была работа бессознательного, регулирующего положение затекших органов. В данном случае мы можем относительно легко описать процессы, происходящие в теле, с точки зрения электрохимических изменений. Однако когда мы пытаемся таким же образом объяснить процесс потягивания, сопровождаемый осознанием этого, мы сразу же сталкиваемся с трудностью дедуцирования этого осознания из совокупности физических процессов.
Отличие современных дискуссий по проблеме сознания от предшествующих исследований психического заключается в том, что аналитические философы делают центром рефлексии именно сознание, т.е. сознательный опыт. Предшествующие философы смешивали вопрос о природе сознательного опыта с иными вопросами относительно природы психического и не могли при этом увидеть феномен сознательного опыта как объект самостоятельного исследования. Предполагалось, что, обсуждая какие-либо психические феномены, мы тем самым изучаем и сознательный опыт. При этом никто не понимал, что основные вопросы, которые философы обсуждали на протяжении столетий, вполне можно рассматривать независимо от природы сознательного опыта, и как мало они дают для прояснения сути сознания.
Например, один из центральных вопросов, интересовавший философов на протяжении веков, – это вопрос о природе души. Многие философы полагают, что обсуждение этого вопроса автоматически означает, что мы также обсуждаем и природу сознания. Однако способствует ли прояснение вопроса о сущности души пониманию феномена сознательного опыта? Кажется, мы вполне могли бы обсуждать онтологический статус такого объекта, как душа без малейших упоминаний о сознании. Более того, вполне мыслимо, что сознание вообще никак не связано с такой сущностью, как душа. Если допустить, что бессмертная душа, о которой говорят мировые религии, существует, то все равно вполне представимо, что сознание – это феномен, связанный с работой мозга. Например, мы могли бы быть материалистами относительно вопроса о сознании, т.е. полагать, что со смертью мозга исчезает наше сознание, и, тем не менее, верить, что существует также бессмертная душа, которая способна пережить тело.
Часто полагают, что обсуждение вопроса о сознании связано с обращением к исследованию человеческой психики. При этом вопрос о сознательном опыте смешивается с вопросами о мышлении, генезисе символического сознания у человека, субъективности, личности. Однако опять же очевидно, что обсуждение этих вопросов не способствует нашему продвижению в понимании того, что такое сознание. Все эти вопросы не имеют необходимой связи с вопросом о сознательном опыте. Например, мы вполне можем обсуждать вопрос, способны ли машины мыслить. Начиная со статьи Тьюринга 1950 г. "Вычислительные машины и разум" философы и ученые далеко продвинулись в разработке проблемы искусственного интеллекта, и сейчас уже можно говорить, что неодушевленные существа способны к мыслительной деятельности определенного уровня сложности, можно говорить о том, что они обладают определенным символическим сознанием. Однако означает ли это, что машины также оказываются наделены сознательным опытом, который позволил бы говорить о наличии чего-то, что значит быть этой машиной?
Напротив, если мы обсуждаем новорожденного ребенка, мы с большей легкостью способны приписать ему наличие подобного опыта, хотя, очевидно, здесь никак нельзя говорить о наличии дискурсивного мышления или символического сознания. В случае с ребенком нам не кажется странным допустить наличие какого-то качественного опыта того, что значит находиться в той или иной ситуации, например, что значит чувствовать холод или голод. Однако, если мы допускаем наличие сознательного опыта у новорожденного, то мы также можем говорить о наличии подобного опыта и у животных. Кажется естественным предположить, что животные также обладают сознательным опытом. Собака так же, как и ребенок, способна испытывать голод, холод, т.е. находиться в определенных качественно отличных друг от друга состояниях сознания. Благодаря этим состояниям живое существо не просто регистрирует события мира подобно компьютеру, который так же, как ребенок и собака, мог бы подавать звуковой сигнал при снижении температуры. Для собаки или ребенка события внешнего и внутреннего мира представлены качественным образом, чего нельзя сказать о компьютере. Иначе говоря, обладание сознательным опытом наделяет живых существ определенным миром, наличие которого у компьютера сомнительно.
Если мы способны обсуждать сознательный опыт животных, то это означает, что вопросы о субъективности, личности, самосознании также не связаны непосредственно с вопросом о природе сознания. Наличие сознательного опыта в случае с животными и маленькими детьми не предполагает наличия сложной психической жизни, фиксируемой в понятиях "субъективность", "самосознание", "мышление" и т.д. Мы можем построить какие угодно сложные теории субъективности, ответить на вопросы, что такое личность и как она формируется, прояснить механизмы возникновения самосознания и быть по-прежнему не в состоянии ответить на вопрос, чем же таким обладают животные, что отличает их от компьютера, иначе говоря, ответить на вопрос, что такое сознательный опыт.
Заслугой современной аналитической философии было то, что благодаря ее сложной методологии анализа философских вопросов и богатому концептуальному аппарату удалось дистиллировать во всей чистоте вопрос о природе сознательного опыта из множества иных вопросов психологического характера. Главное, удалось показать, что вопрос о сознании, сознательном опыте, не связан с необходимостью с исследованием именно человеческой психики. Могло бы статься, что из мира исчезли бы все люди, и, тем не менее, какой-нибудь внеземной разум мог бы задаться вопросом о феномене сознания, пытаясь проникнуть во внутренний мир других живых существ, населяющих нашу планету.
Мыслима также обратная ситуация. Где-то в далеком космосе существует планета-двойник Земли. Она населена нашими двойниками – такими же людьми, как и мы, за исключением того, что эти люди лишены квалитативного сознания. Фактически, эти люди – зомби. Они способны думать, рассуждать, заниматься творчеством, действовать, как мы, однако их физические и психические акты не сопровождаются особой качественной составляющей, позволяющей говорить о том, каково быть этим существом. Иначе говоря, можно было бы сравнить этих людей с роботами, обладающими сложнейшим искусственным интеллектом. Парадоксальность ситуации заключается в том, что на этой планете могли бы существовать философы, которые бы написали такие же трактаты по психологии и философии сознания, как и те, что существовали на Земле. При этом философы XX в. с Двойника подобно их коллегам с Земли пребывали бы в полной уверенности, что никакое открытие сознания после стольких веков размышления над этим феноменом уже невозможно. Занимаясь вопросами мышления, субъективности, личности, самосознания, души, они могли бы быть уверены, что карта ментальных феноменов им вполне понятна. Вместе с тем, космонавты, прилетевшие с Земли, могли бы констатировать, что на этой карте есть белое пятно, которое наши двойники не способны заметить, и что главного открытия в области психического, открытия сознательного опыта, жители Двойника так и не совершили.
Если кому-то сложно представить существование таких существ, зомби, то можно обратиться к более понятному примеру, к феномену слепого зрения. Суть феномена сводится к тому, что некоторые люди и животные слепы не потому, что у них повреждены глаза, а потому что травмирован участок мозга, ответственный за обработку информации, идущей по зрительному нерву. Примечательность такой травмы заключается в том, что, несмотря на то, что пациент слеп – т.е. не видит объекты в нашем смысле слова, например, не может описать, какого цвета та или иная фигура – он, тем не менее, способен определенным образом регистрировать объекты внешнего мира. Например, когда пациенту со слепым зрением демонстрируют фигуры разной формы, он способен определять, что за объект находится перед ним. При этом количество правильных ответов гораздо больше числа ответов, которые можно дать, случайным образом угадывая объекты. Объясняя этот феномен, ученые предположили, что, по-видимому, часть информации, получаемая здоровыми глазами, посредством каких-либо периферических путей все же доходит до других отделов мозга, которые способствуют формированию правильного мнения о том, какой объект находится перед человеком.
Человек со слепым зрением – это хороший пример существа, которого можно обозначить как зомби. В отношении зрительного сознательного опыта такой человек действительно зомби. Иначе говоря, такое существо могло бы действовать, ориентироваться в мире подобно обычным людям, но было бы лишено квалитативного сознания, которое позволило бы ему говорить о том, что мир видится ему тем или иным образом, в том или ином своем качестве. Как показывают опыты, проведенные на обезьянах, животные довольно быстро адаптируются к окружающей среде после операции, искусственно травмирующей зрительную зону мозга. К сожалению, в отличие от обезьян люди со слепым зрением не демонстрируют такого же приспособления к окружающей среде. Конечно, поведение обезьян гораздо проще, чем социальное поведение людей. Возможно, в этом кроется причина того, что пациенты со слепым зрением не демонстрируют такого же поведения, как и обычные люди. Возможно, это также связано с установкой этих людей, которые рассматривают себя как слепых и действуют соответствующим образом. Однако все это не означает, что мы не можем в принципе представить себе зрительного зомби, т.е. такого человека, который был бы лишен квалитативного зрительного сознательного опыта, но в своем поведении демонстрировал бы замечательную способность ориентироваться в мире.
III
Мысленные эксперименты, подобные тому, который призывает нас представить двойник Земли, населенный зомби, характерны для аналитической философии, и, возможно, именно благодаря таким экспериментам она "переоткрыла сознание" в конце XX в. Изобретая такие гипотетические ситуации, аналитическая философия со всей тщательностью отделяет феномен сознательного опыта от иных психических феноменов и ставит вопрос в метафизическом ключе: чем в принципе является квалитативное сознание? Используя методологию концептуального анализа, прибегая к сложным контрафактическим рассуждениям, философы-аналитики пытаются прояснить, о какого рода сущности в принципе идет речь, когда мы используем категорию "сознание" (consciousness). По сути, именно факт, что этот вопрос задается в метафизическом ключе, свойственном традиции рационалистической философии Нового времени, позволяет четко дифференцировать феномен сознания и удерживать его в поле внимания во всей его чистоте.
Если для Аристотеля прояснение вопросов, связанных с природой человеческого существования, скорее, относилось к области науки о явлениях природы, то, начиная с рационалистов XVII в., границы метафизики расширяются. Одной из центральных проблем метафизики XVII в. становится психофизическая проблема, т.е. проблема соотношения сознания и тела. Как уже отмечалось выше, в этот период вопрос о сознании как сознательном опыте еще смешивался с широко понятым вопросом о сознании как сфере психического вообще. Начиная с этого времени, философы пытаются прояснить природу психического, уяснить, какого рода феномен мыслится в понятии психического.
Как уже отмечалось выше, философы пытались понять природу психического в целом. Следствием этого было то, что сфера психического мыслилась как нечто единое и однородное. Если же сознание, мыслимое подобным образом, представляет собой некое единство, единый феномен, и мы все обладаем этим феноменом, то отсюда можно сделать вывод, что для постижения сущности психического достаточно лишь уединиться в тиши кабинета, интроспективно углубиться в свое сознание и узнать все,
что необходимо, об этом объекте. Таким образом, можно было бы представить попытку чисто теоретического исследования того, чем в принципе может быть сознание.
Однако с развитием психологии стало очевидно, что для понимания психического в целом знать факты о работе множества различных когнитивных механизмов, функционирующих в сфере психического, нам гораздо важнее, чем строить метафизические рассуждения о возможной сущности этих явлений. Означает ли все это, что мы должны отбросить метафизику и согласиться с Деннетом, что только естественные дисциплины, такие, как нейронауки, когнитивные науки и исследования искусственного интеллекта, помогут нам прояснить природу сознания? Можно было бы согласиться с Деннетом, если бы понимание всех психических феноменов зависело от того, насколько хорошо проведены эмпирические исследования. Конечно, большинство психических механизмов находит научное объяснение. Однако, кажется, что феномен сознательного опыта, который, собственно, и придавал психофизической проблеме ее сложность, выпадает из ряда иных психических феноменов. Почему-то объяснение этого феномена оказывается слишком трудной задачей для ученых.
Несмотря на то что дедуктивно-номологическая модель является образцом объяснения, мы, по-видимому, не можем применить ее к феномену сознания. Как мы видели выше, при любом редуктивном объяснении теряется самое главное – качественный аспект сознания. Пытаясь свести сознание к каким-либо базовым физическим механизмам, даже предлагая какое-либо функциональное объяснение сознания, ученые по-прежнему не способны ответить на вопрос, что именно делает те или иные физические механизмы сознательными, почему функционирование этих элементов должно сопровождаться сознанием.
– Томас Нагель указывает, что, говоря о психической жизни какого-либо существа, например, летучей мыши, ученые в принципе не смогут объяснить наличие особого опыта, который можно было бы назвать "бытие летучей мышью". Например, ученый может узнать все о механизме эхолокации, однако по-прежнему не будет понимать, что представляет собой сознательный опыт летучей мыши. Вопросы "каково ориентироваться в мире посредством эхолокации?", "каким предстает мир существу, которое воспринимает его подобным образом?" так и останутся без ответа.
IV
Проблеме объяснения сознания была посвящена дискуссия, развернувшаяся на страницах журнала "Consciousness studies" и других научных и философских журналов в середине 90-х гг. Дискуссия была инициирована статьей Дэвида Чэлмерса 6, в которой автор пытался показать, что вопрос о сознании принципиально отличается от вопроса о природе иных психологических феноменов. Если мы, например, можем надеяться получить приемлемое объяснение феноменов памяти, внимания и т.д. с помощью традиционной научной методологии, то феномен сознания для своего понимания требует разработки совершенно иной методологии исследования. Более того, он требует пересмотра существующей научной картины мира. Чэлмерс полагает, что мы должны принять иную картину мира, в которой сознание будет принято как фундаментальный элемент, подобный пространству и времени. По сути, согласно Чэлмерсу, адекватное понимание феномена сознания возможно, если мы переходим на позиции дуализма.
Чэлмерс не единственный философ, призывающий перейти на позиции дуализма. Оценивая современную философию, необходимо отметить, что в последнюю четверть XX в. климат внутри аналитической философии сознания радикально изменился. Если на протяжении всего XX в. в ней доминировали физикалистские теории сознания, например, такие, как логический бихевиоризм, теории тождества, функционализм и т.д., то к концу XX в. на сцену вновь выходят различные дуалистические и эпифеноменалистические теории сознания.
Физикалистские теории сознания объединяет одно положение – допущение феномена сознания не должно нарушать каузальную замкнутость мира. Согласно физикализму, любое событие, происходящее в мире, должно быть результатом исключительно физических причин и не должно опровергать известные базовые физические законы. Мир, пронизанный подобными причинно-следственными связями, представляется благодаря этому чем-то единым, и наличие сознания в мире не должно разрывать его каузальную целостность. Иначе говоря, невозможна такая ситуация, когда мы сказали бы, что в такой-то момент времени в естественный ход событий вмешались силы, не поддающиеся объяснению с помощью физических законов, а значит, фактически, нарушающие их.
Если физикалистская картина мира верна, мы должны быть в принципе способны указать место сознания в физическом мире и, следовательно, объяснить его в терминах физических объектов и явлений. Однако, как демонстрирует множество анти-физикалистских аргументов, выдвигаемых современными философами, мы в принципе не способны вписать сознание в физикалистскую картину мира. Суть этих аргументов заключается в том, что все они подчеркивают нередуцируемость качественных, феноменальных аспектов сознания к каким-либо процессам, укладывающимся в рамки известных физикалистских теорий. Согласно философам, выдвигающим эти аргументы, стремясь понять сознание, мы должны отнестись к нему серьезно. Это значит, что мы должны признать существенность для понимания сознания того описания сознательного опыта, которое доступно существу, переживающему этот опыт из перспективы первого лица. Говорить о сознании серьезно, значит, учитывать качественные (qualitative) аспекты сознания. Однако именно этими аспектами мы должны пренебречь, если пытаемся дать объективное, научное объяснение сознательного опыта. Другими словами, любой научный подход должен попытаться объяснить сознание из перспективы третьего лица. Как следствие, он неизбежно упускает самые существенные моменты сознательного опыта, из-за которых мы, собственно, и начинали исследование. По мнению многих философов, попытаться отнестись к сознанию всерьез, фактически, означает встать на дуалистическую, эпифеноменалистическую или панпсихистскую позицию.
Антифизикалистские аргументы действительно звучат очень убедительно, демонстрируя неудовлетворительность физикалистских теорий сознания. Однако говорит ли это автоматически об истинности дуалистических теорий? Сознание действительно выглядит чем-то загадочным, необъяснимым с позиции физикализма. Однако означает ли это, что мы автоматически должны принять какую-либо дуалистическую позицию? По мнению многих философов, тот факт, что сознание является тайной для физикализма, говорит о ложности этой теории. Однако очевидно, что сознание по-прежнему остается тайной, даже если мы занимаем дуалистическую позицию. Фактически, дуалист принимает сознание как фундаментальный элемент мира, который не подлежит дальнейшему объяснению. Должны ли мы рассматривать этот факт как свидетельствующий в пользу ложности дуалистических подходов к сознанию? Похоже, что мы не можем объяснить сознание ни с физикалистских, ни с дуалистических позиций. Сам факт таинственности сознания не позволяет нам сделать выбор в пользу какой-либо теории сознания.
Все это наводит на мысль, что, возможно, мы вообще должны принять сознание как фундаментально необъяснимый объект, тайну которого мы никогда не разгадаем. Такую позицию занимает Колин МакГинн. Можно обозначить ее как мистерианизм. Причина того, что мы не сможем объяснить сознание, кроется, по мнению МакГинна, в нашей когнитивной ограниченности (cognitive closure). МакГинн даже допускает, что физикализм вполне мог бы быть верной позицией. Однако мы все равно никогда не сможем понять, как это возможно. Он пишет: "Я не считаю, что мы когда-либо сможем с точностью узнать, что именно в работе мозга ответственно за появление сознания, но я уверен, какими бы ни оказались эти процессы, они не являются чем-то сверхъестественным. Я полагаю, проблема возникает из-за того, что именно наша когнитивная конституция ограничивает нас таким образом, что мы не способны выработать концепцию такого естественного свойства мозга (или сознания), которая объясняла бы психофизическую связь".
По сути, МакГинн занимает пессимистическую позицию по вопросу о возможности объяснения сознания. Но даже если МакГинн прав, и мы никогда не сможем ответить на вопрос "что такое сознание?" и понять, какая теория сознания является истинной, это не означает, что дискуссии о природе сознания следует прекратить. Концептуальное прояснение того, какой объект мыслится в понятии сознания, по-прежнему остается важной задачей философии.
С точки зрения МакГинна, причина невозможности объяснения сознания коренится в наших когнитивных способностях. Однако он ничего не сказал о том, препятствует ли что-либо в самом сознании нашему пониманию, что это такое. Перед современными философами по-прежнему стоит задача ответить на метафизический вопрос о том, какого рода объектом является сознательный опыт.
Иначе говоря, мы должны попытаться ответить на следующие вопросы. Является ли сознание принципиально необъяснимым, таинственным объектом? Если мы не можем объяснить сознание, то что в нем препятствует подобному объяснению, в чем именно заключается его таинственность?
По-видимому, существует два сценария развития нашего расследования. Возможно, в результате исследования мы признаем, что сознание не является чем-то, что принципиально не поддается объяснению. В таком случае гипотеза МакГинна окажется правдоподобной. Мы действительно сможем связать невозможность объяснения сознания с нашими когнитивными способностями. В свою очередь, это будет означать, что мы в принципе можем надеяться на то, что в будущем ситуация с когнитивными способностями человечества изменится и объяснение феномену сознания будет найдено.
Возможно также и иное решение вопроса. В результате наших метафизических исследований мы можем прийти к пониманию, что сознание является таким объектом, который принципиально сопротивляется любым попыткам его объяснить и понять. В таком случае, мы должны будем отказаться от идеи занять какую бы то ни было позицию по вопросу "что такое сознание?", и нам останется только, признавая факт его необъяснимости, восхищаться этим таинственным феноменом. Но при этом мы будем осознавать, что именно делает этот феномен столь таинственным.